I

Я уже тебя не помню,
ничего о тебе не помню.
И слезы не те, другие,

текут сами собой,
просто так,
легко и обыкновенно.
А часы, провозвестники утра,
показывают твое имя,
единственное, что мне осталось,

и с него начинается день.
Но ведь и ты сейчас где-то,

ты говоришь с кем-то,
с каким-то чужим человеком.
Мне твой голос не слышен;

есть сотни стен на свете,
тьма стен между светом и светом,
за нами включили люди

свои всеведающие приборы –

телевизоры, радиоприемники,
включили на полную мощность,

и за стенами спят, просыпаются,

смеются и плачут на полную мощность,
и мне твой голос не слышен,
не слышен, не слышен твой голос.

Но знаю – ты говоришь

о певчих птицах и цветущих розах,

о проливных ливнях,
и не ведаешь, и не знаешь,

что за сотнями стен есть одна,
где висит на гвозде твое имя,

провозглашая твое имя навеки.

И живет усталый и грустный мужчина,
который вовсе не плачет,

потому что слезы теперь другие,

текут они сами собой,
просто так,

легко и обыкновенно…

II

Взгляд поднимаю к часам,
они показывают полдень.

Начинается та часть дня,
в которой тебя нет.

Я выхожу из дома.
В киоске напротив
я покупаю газету,
медленно иду к саду,
где красивые женщины
гуляют с детьми.

А самая красивая
гуляет одна.
Много статуй красивых женщин,
а самая красивая
совершено обнажена…
Я сажусь возле нее,
прикрываю лицо газетой
и тайком на нее гляжу.
Да ведь это ты, та,
которую я не помню,
но ежедневно пишу ей письма.
Та, которая смотрит на всех,
но одного не видит,
кто видит только ее.
Та, от которой осталось
через годы одно лишь имя,
безымянная боль осталась…
…Не знал никто, что сейчас полдень,
и все удивленно смотрели
на сияющее над садом солнце.
Дети — в слезы,
потому что их домой повели
красивые мамы, уверяя,
что поздно, пора спать.
И только самая красивая,
которая гуляла одна,
кусала губы,
шептала,
закрывая глаза от рези:
— О, какой страшный полдень,
какой страшный полдень.
III
Я уже тебя не помню,
ничего о тебе не помню,
я нынче
усталый и грустный мужчина,
редко выходящий из дома,
моя единственная радость —
собрание старинных часов,
на которых
на всех разное время,
потому я окружен покоем,
вечно в неподвижности замкнут.
И когда вчера вечером
ко мне зашел он, как обычно,
и стал рассказывать о нашем прошлом,
о певчих птицах, о цветущих розах,
о проливных ливнях,
я показал ему мои часы,
я ему рассказал о тебе
и сказал ему,
что большего мне не надо —
лишь одну частичку, одно словечко,
одно мгновенье…
Он молча пожал мне руку
и ушел, смутившись.
А я выбрал те из часов,
на которых было за полночь,
открыл дверцу
и улегся спать
в их футляре.